они мало про Веру сплетен пустили?.. Как приеду к ним, так начинают.
– И спасибо им, – сказала Женя, – а то прожил бы до смерти с глупой уродиной.
Они тоже пошли вниз по переулку, дошли до угла и увидели двух тёток, которые быстро ходили вдоль кромки тротуара и смотрели на середину мостовой, где среди потока автомашин металась толстая тётка.
– Стой на месте! – кричала тётка, узнавшая Женю. – Стой неподвижно.
А молчаливая тётка то сбегала на мостовую, то возвращалась назад. Анатолий побежал к толстой тётке, увёл её с мостовой, усадил на скамейку и сказал поспешно:
– Я пойду на стоянку за такси.
От солнца всё вокруг было ярко-белым – мостовая и стены домов, и Женя вдруг почувствовала озноб. Подъехал ЗИЛ, Анатолий сидел рядом с шофёром, он выглянул и помахал рукой. Тётки затрусили к машине и начали неумело дёргать дверцу.
– Значит, на кладбище, – сказал шофёр, перегнулся и открыл дверцу изнутри.
Тётки торопливо полезли на сиденье, а для Жени шофёр открыл дверцу с противоположной стороны и почему-то улыбнулся.
Такси подолгу стояло на перекрёстках, пока боковыми переулками не выехало на загородное шоссе. На развилке, где от шоссе к кладбищу поворачивала грунтовая дорога, такси здорово тряхнуло. Какой-то мужчина, наверно пьяный, чуть не попал под колёса. Тётки все одновременно вскрикнули, а шофёр открыл дверцу, вышел, схватил мужчину за грудь и толкнул так, что тот упал. Потом шофёр сел за баранку, вынул сигарету, закурил и нажал стартёр. В это мгновение опять появился мужчина, приоткрыл дверцу и щёлкнул шофёра в лоб. Женя увидела, как затылок и уши шофёра стали красными, он навалился на дверцу изнутри, а мужчина прижимал её снаружи. Мужчина был в белом чесучовом пиджаке, а в руке он держал почему-то амперметр. Шофёр тяжело дышал, он никак не мог открыть дверцу, и тётки тоже тяжело дышали и делали незаметно Анатолию знаки, чтобы он не вмешивался. Вдруг мужчина резко приоткрыл дверцу, щёлкнул шофёра в лоб и снова прижал дверцу снаружи. Он проделал этот номер несколько раз, и бычий затылок шофёра стал совсем тёмно-буряковым.
– Ну-ка пусти, – сказал шофёр Анатолию, – пусти, я с твоей стороны вылезу.
– Толя, не вмешивайся! – крикнула толстая тётка.
– Ладно вам, – раздражённо сказал Анатолий и открыл дверцу.
Когда они с шофёром вылезли, мужчины уже не было, его подобрал проехавший мимо “москвич”.
– Пьяная образина, – сказал Анатолий.
– Ничего, я его запомню, – сказал шофёр, втянул носом мокроту, харкнул под ноги, сел в такси и так рванул с места, что тётки все навалились на Женю и испуганно задышали ей в лицо.
Кладбище, куда они приехали, было совсем лишено зелени, и памятники напоминали какие-то выросшие в пустыне растения. У ворот кладбища стояло много такси, и несколько парней, очевидно шофёров, играли под кладбищенским забором в карты.
– Господи, что делается, – вздохнула толстая тётка, – сколько новых могил, в прошлом году этот кусок был совсем свободен.
Они пошли по аллее вглубь кладбища, а Женя шла последней и думала: как долго она ждала этого воскресенья и как всё глупо получилось. У Жени пересохло во рту, к тому же тёрла пятку левая сандалета, и она едва поспевала за тётками, которые резво шли по аллее, потом свернули в сторону и остановились у ограды вокруг серой дешёвой плиты. Неподалёку высился красивый обелиск чёрного мрамора с золотыми буквами и литой чугунной решёткой. Вокруг обелиска росли кустики белых роз, а перед чугунной решёткой была аккуратная скамейка. На скамейке сидела семья: упитанный мужчина, худенькая женщина, два подростка в клетчатых рубашках и маленькая девочка с бантом. Мужчина снял туфли и сидел в одних носках. Женщина вынула из сумки термос, отвинтила крышку и дала напиться сначала упитанному мужчине, потом девочке, потом подросткам, потом выпила сама.
– Надо было тоже взять термос лимонада, – сказала толстая тётка и провела языком по губам.
– Надо было, – раздражённо сказала тётка, узнавшая Женю. – А сбить скамейку, чтоб как у людей, – это не надо было? А посмотрите, какая решётка, – она пошатала решётку, – стыдно перед посторонними. И внук – слесарь …
– Неужели бабушка не заслужила решётку на могилу? – сказала толстая тётка дрогнувшим голосом.
– Я исправлю, – ответил Анатолий и поморщился.
Тётки выстроились в шеренгу, Анатолий стал за последней молчаливой тёткой, а Женя тоже пристроилась на левом фланге. У всех тёток одинаково дрожали подбородки, по щекам текли слёзы, и Женя опустила глаза на землю, на могильную плиту и начала опять думать, как долго она ждала этого воскресенья и какое оно неудачное. От этих мыслей ей стало очень грустно, сдавило грудь, и глаза её стали тёплыми и влажными. Она подняла голову, посмотрела на тёток, на Анатолия, который скорбно посапывал носом, и неожиданно почувствовала, что у неё сам по себе начинает растягиваться рот, и, чтоб остановить, скорбно сжать свой рот, она быстро начала думать, что ей уже семнадцать, что никто её не любит, что папа у неё неродной, а мама не захотела взять её с собой в Крым. Однако вопреки всем этим мыслям из груди её вырвался какой-то звонкий жеребячий звук, она стиснула зубы и даже застонала.
“Надо думать про грустное, – повторяла про себя Женя, – надо думать только про грустное”.
И вдруг вспомнила мужчину, которого увидела дня три назад на улице, тонкого и патлатого, похожего на малярную кисть … Потом шофёра такси, которому надавал щелчков пьяный.
Тётки всхлипывали, толстая тётка рыдала навзрыд, и Женя попыталась представить себе старушку, лежавшую под этой плитой. И действительно вспомнила эту маленькую старушку, которая когда-то жила в их дворе. Летом старушка часами сидела перед домом на табурете, нога у неё была вывернутая, хромая, и однажды, когда во двор вбежала собака, старушка кинула в неё своей палкой. Женя осторожно повернулась и пошла к аллее. У неё болели щёки, живот и грудь, а по лицу текли слёзы. Она шла по аллее, и люди сочувственно смотрели на её вздрагивающие плечи. Потом она свернула на боковую тропинку, прижала ладони к лицу и начала хохотать. Она давно уже так не смеялась, её просто наизнанку выворачивало от смеха. Когда она ненадолго замолкала, чтоб перевести дыхание, то чувствовала испуг и пыталась о чём-то думать, но потом её вновь начинало шатать от смеха. Она увидела широкую плиту, под которой лежали какие-то супруги Прежбяно, и подумала: “Двуспальная плита, тут уж не заведёшь любовника …” – и представила, как эти Прежбяно раздевались. Прежбяниха сидела в ночной рубашке, а Прежбяно вынимал зубы и клал их в стакан. Всё
